Последние несколько дней я жил неправильно и много грешил. Это был водоворот отчаяния: чем больше пытаешься исправить грехи, тем больше совершаешь новых. Люди, которые могли бы спасти, не отзываются, потому что ты у них уже вон где сидишь со своими грехами. Отзываются другие, очень доброжелательные, и именно поэтому ничего хорошего из этого не выходит. Мир будто перестал принадлежать мне. Даже пушистый снегопад, который я люблю и воспринимаю как предназначенный именно для меня подарок, в этот раз был не мой, как будто в нем кто-то ворчал, мол, иди себе, чучело, этот снег слишком хорош для тебя.
И среди тех нестерпимых часов было несколько минут спасения. Случилось это в селе, где я давно не был. Я сидел в теплой соседской веранде спиной к окну, за которым видно дорогу и шелковицу на выгоне. Здесь меня зовут дядей, и меня это по-особенному радует, потому что это одно из немногих мест на земле, где мне и до сих пор немножко смешно и необычно зваться дядей. Потому что здесь так всегда звались другие.
Здесь меня зовут дядей
Пока меня здесь не было, у соседей подрос мальчик — ему, может, года полтора, не больше. И я держал мальчика на руках, пока бабушка готовила для него завтрак. Он молча и серьезно игрался браслетом моих часов, а я гладил его теплую круглую головку, светлые соломенные волосики. Он как две капли воды похож на своего отца, когда тот был вот такой маленький. В это трудно поверить, но я когда-то так же держал на руках и его отца, возможно, на этом самом месте. И мне захотелось, чтобы бабушка подольше готовила завтрак, потому что эти несколько минут, пока держу мальчика на руках, я спасен, я защищен им. Этот мальчик — единственное в мире существо, которое не упрекает меня за грехи, потому что просто не знает, что это такое.
1 
1
Комментарии
11