Как-то в Нью-Йорке в начале 1990-х я пожаловал к профессору Юрию Шевелеву и застал его за распаковкой книжек. Они поступали преимущественно из Киева и Москвы в помятых бандеролях со стандартными марками.
— Вот видите, — сказал профессор с иронической улыбкой, — империя — она и на марках империя.
Он имел в виду боевые корабли и другую военную технику на российских марках, что выразительно контрастировала с вегетарианскими подсолнухами и калинами на марках украинских.
Лет через десять я мог бы ему показать подобный военный парад и на украинских марках. Но я знал: дело не в самих рисунках, а в том, что за ними. Или, как сказал бы профессор, — в дискурсе. Потому что хоть бы какую грозную технику вымалевывали украинцы на своих марках, за ней все равно не будет чувствоваться никакой грозности. И наоборот, хоть бы какие цветочки красовались на марках российских, за ними все равно будет чувствоваться скрежет железа, топот копыт и могучая кузькина мать целому миру.
Мой отец не знал слова "дискурс". Но каждый раз, когда ему нужно было отчихвостить подчиненного, он переходил на русский язык, потому что знал — это язык власти, язык армии и КГБ, язык доминирования.
Он переходил на русский язык, потому что знал — это язык власти
Я не спросил его в свое время, почему он пользовался этим языком только при случае, почему не перешел на него полностью, не стал на бок более сильных, более богатых, лучше вооруженных?
А тем более я должен был бы спросить об этом Юрия Шевелева, полурусского, — почему он сделал такой странный выбор, став украинским ученым?
Мой отец, скорее всего, просто не понял бы вопроса. Он был украинцем и даже не задумывался, что может быть иначе.
Ну а Юрий Владимирович, скорее всего, ответил бы в своем фирменном стиле:
— Ну, какой из меня танкист, панэ Мыколо?!
2 
1
Комментарии
7